Русские в Молдавии

Татьяна Орлова. Корабль «Переделкино»

Татьяна Орлова – поэт, прозаик, участница первого Международного Совещания молодых писателей в Переделкино (Россия). Постоянный автор «Русского поля».

С 13-го по 17-е октября этого года в Переделкино проходило Первое Международ­ное Совещание молодых писателей. В совещании приняло участие 75 человек из разных регионов России и стран ближнего и дальнего зарубежья (Беларуси, Украины, Армении, Молдовы, Абхазии, Афганистана, Германии, Латвии и др.) в возрасте от 17 до 37лет и немножко старше.

Вечер. Мы на веренице машин медленно вплываем в писательский горо­док «Переделкино-Солнцево»*. Переезжаем мостик через реку Сетунь. Когда-то в XVII веке здесь была судоремонтная верфь, где ремонтировались, то есть переделывались, корабли. Отсюда и название - «Переделкино». Будут ли здесь на первом (после перерыва в четверть века!) Международном Совещании «ре­монтировать и переделывать» нас, молодых писателей, чтобы потом отпустить в долгое и далекое плавание?

Всматриваемся в темноту за окнами машины. Где же заветный адрес? Ярко горит одна единственная вывеска «Ресторан Солнце». Звоним в приемную. В ответ на наши вопросы женский голос недоуменно повелевает: «Ну, заходите!» - мол, как это мы не догадались, что это и есть Дом творчества писателей. Захо­дим внутрь. Идем к главному корпусу с белыми колоннами. Здание напоминает огромный лайнер. Входим по трапу лестниц внутрь и погружаемся в другой мир. Нам дают ключи от этого мира (вернее, от нашего временного жилища здесь на ближайшие четыре дня) и почти насильно ведут ужинать. Что ж, вкушение пищи в ритуальном смысле означает многое. К примеру, приобщение к чему-то или общение с новыми людьми. И, правда, знакомимся с хрупкой и нежной девуш­кой с длинными светлыми русалочьими волосами. Ее зовут Юлия Гиацинтова. Угадываем: «Ты стихи пишешь?» Наша догадка оказывается верна. «И, конечно, о любви?» А вот тут промах. Как позже узнаем, Юля пишет философские стихи о смысле жизни, о Боге, о России. С нами за столиком ужинает преподаватель семинара прозы Светлана Владимировна Василенко - известный современный прозаик и поэт. Оказывается, я с ней заочно знакома (по другому совещанию мо­лодых писателей в Каменск-Уральском), а еще радостная новость - она приедет на Дни русской литературы и духовности к нам в Молдову.

Поужинав, торопимся в актовый зал - там что-то вроде первой встречи. При­глашают желающих почитать стихи. Люди смущаются, многие только недавно приехали и не успели приготовить рукописи. Все несколько сумбурно. Ярко запо­минается девушка из города Керчь и Дмитрий Ханин из Ростова-на-Дону, студент факультета математики, стихи которого проникновенны и образны:

Покосились лачуги дряхлые,
Застонали скелеты стен.
И по-старчески все заплакали,
Вспухли доски, как жилки вен...

Слушаю стихи и понимаю, что корабль «Переделкино», пришвартованный к нашему приезду, уже отчалил и мы плывем по морю осеннего вдохновения, тихо шурша листьями блокнотов. Вот бы знать, куда?

Расходимся по «каютам». Меня и Катю Щербакову, талантливую юную поэ­тессу, с которой мы приехали из Кишинева, селят в двухэтажный флигель, но не одних. Вместе с нами будет разделять литературное плавание Ирина Вахитова из Риги, Ксения Ветер из Феодосии и та самая Юлия Гиацинтова из Москвы, с которой мы уже успели познакомиться за ужином.

С Ирой Вахитовой сразу находится контакт, и не важно, что Катя еще не закончила школу, а Ира - школьная учительница, - разговор идет на равных -увлеченный, интересный. Ирина Вахитова не только талантливый писатель, она тонкий психолог, замечательный искренний человек и педагог, как говорят, от Бога. Думаю, и я, и Катя про себя не раз пожалели, что у нас не было вот такой учительницы, как Ира, которая могла бы научить мыслить нестандартно, творче­ски. Она по своей собственной инициативе ставит с учениками спектакли. А еще пишет песни и сама исполняет их.

Ксения Ветер - крымский ветер, поэт. Большая часть мужской команды переделкинского совещания, думаю, записалась в ее поклонники. Яркая, мод­ная, с вечерней красивой прической - прямо как с обложки глянцевого журнала, неужели она еще и стихи пишет, подумалось мне? Стереотипы в очередной раз сломаны. Душа у Ксении совершенно не глянцевая, а настоящая, теплая, искри­стая, крымская.

Глаза стали влажными от удовольствия,
Каждая клеточка дышит рассветом
Этой зимою я - в Феодосии,
Осенью этой, весною и летом...
Сердце наполнено сладкой отравою;
В запахе трав, в соке горькой полыни.
Жить Феодосией не перестану, -
Всею душою я с ней и поныне.

И не равнодушная!

Остановитесь! Смотрите, граждане!
Там человека живого убили!
Колесом задавили... Но это не важно...
Видите, в пробках - автомобили...
Пробегаем.  Проходим.  Похоронили.

На следующий день после завтрака - торжественное открытие совещания. В нем приняли участие руководители ведущих писательских объединений совре­менной России: председатель Исполкома МСПС Иван Переверзин, председатель

Союза писателей России Валерий Ганичев, первый секретарь Правления Союза российских писателей Светлана Василенко, секретарь Правления Московской городской организации Союза писателей России Владимир Бояринов, главный редактор журнала «Наш современник» Станислав Куняев, другие известные в литературных кругах люди.

Звучат торжественные речи о том, что все мы - участники исторического события. Иван Иванович Переверзин говорит о политике дружбы межнациональ­ных литератур, об «удобрении литературной нивы». О том, что нужно искать та­ланты - ибо чем человек талантливее, тем беззащитнее. А еще о том, что нужно способствовать главной задаче каждого талантливого писателя - быть признан­ным. Владимир Григорьевич Бояринов подчеркивает важность создания некого банка переводов, по которому можно будет отыскать «дагестанского Есенина», встретить друзей и коллег. Ведь школа литературного перевода работает теперь, как больное сердце с перебоями, и важно восстановить здоровую работу и со­трудничество. Валентин Алексеевич Устинов напоминает о том, что не мы выби­раем слова, а слово выбирает нас, об избранничестве писателя и поэтому о долге и высокой ответственности нести этот долг.

Заканчивается торжественная часть. Идем на обед. Шутим по поводу «оби­лия» яств и знакомимся с еще одним интересным человеком - Ильдаром Абузя-ровым. Оказывается, он живет вместе с нами во флигеле в отдельной (что еще нужно для процесса творения?) комнате. Обмениваемся книгами, договарива­емся рассказать о впечатлениях. Пока есть свободная минутка, садимся с Ирой Вахитовой почитать один из его рассказов. Выбираем рассказ «Почта». Название совершенно не обещает ничего интересного, но судя по количеству страниц, этот рассказ самый короткий. Приступаем к чтению. Рассказ медленно разворачивает­ся, как огромный мелко-мелко вышитый ковер. В его узорах скрывается множе­ство тайн, которые, кажется, ты вот-вот и разгадаешь:

В те осенние месяцы я жил на улице Гаугеля в общежитии среди роскош­ных особняков. Никогда раньше мне не приходилось жить в столь тихом месте. Никто, ни единая душа, ни даже двигатель редкого автомобиля, работающего тихо, словно листопад, не пытался потревожить вдохновенного уединения.

В результате мой японский продвигался шажками девушки в кимоно, семеня­щей поутру на рыбный рынок. В те дни у меня было предубеждение. Мне казалось, что японцы питаются прелыми листьями и улитками. Если целыми днями сидеть на лавочке под кленом и смотреть на низко плывущие облака, да еще пытаться определить на ощупь, что это коснулось твоего лица: дождь, ветер или радуга из листьев, - то рано или поздно облака напомнят суетливых, толкающихся боками покупателей морской - от акульих плавников до китовых боков - снеди.

Надо сказать, что тогда я и сам делал лишь первые шаги, протискиваясь в японскую культуру сквозь толстые тома. Но, начав, как и полагается, с про­стых слов вроде «здравствуйте» и «до свидания», я, молодой ученый, уже заду­мывался над научно-популярной книгой.

Поскольку в комнате университетского общежития было не так много ме­ста, я решил мысленно развешивать иероглифы на деревьях. Осенние деревья сами по себе - иероглифы, но похожи и на людей. Вскоре я начал узнавать их в лицо. По оттенкам крон-кимоно я начал определять их пол.

Дело дошло до того, что по утрам и по вечерам, выходя подышать свежим воздухом и попутно заучивая незнакомые слова, я здоровался со своими новыми друзьями-деревьями. Здравствуйте, уважаемый, здравствуй, уважаемая, и ты здравствуй, дружище...

Каково же было мое изумление, когда однажды я увидел, что мои друзья чем-то очень озабочены. Странная тревога просто пропитывала воздух. - Что случилось? - спросил я.

Оказывается, наступала пора, когда деревья расстаются со своим нарядом. Для японцев это особенно болезненно. Вы бы знали, как они чтят традиционную одежду! Но самое неприятное заключалось в том, что я ничем не мог ободрить их. Будь они французами, я бы погладил их по щекам. Однако для японцев такое обращение неприемлемо. Даже на вокзале они не позволят себе дружеского при­косновения.

Вот так за своими занятиями я не замечал, как порывы ветра становились все отчаяннее.

Я лишь мог согнуться в традиционном уважительном поклоне, выражаю­щем скорбь и сочувствие к большому кленовому листку, но тот сорвался с места и, показав мне красный воспаленный язык, улизнул в ближайшую подворотню...

Первый семинар. Мы разделяемся на секции прозы, поэзии, детской литера­туры, литературного перевода, кроме того, отдельно работает военная секция.

Вместе с Ирой Вахитовой попадаем на семинар к критику Владимиру Пере-яслову, а Катя Щербакова к главному редактору журнала «Наш современник» Ста­ниславу Куняеву. Потом она скажет: «Я очень довольна, что приехала. Мне 17 лет, и руководитель моего семинара, известный поэт Станислав Куняев, уделил мне дополнительное внимание как самой младшей в группе. Этот человек - настоя­щий литератор, живая легенда. Не могу сказать, чтобы он к кому-то отнёсся необъ­ективно, всё было очень душевно и человечно. И сама атмосфера этого совещания просто потрясающая. Я не думала, что в XXI веке может быть такое.».

На семинаре у Владимира Переяслова знакомлюсь с молодыми авторами из Самары, Риги, Берлина, Смоленска, Нальчика, Беларуси, Якутии и др. Особенно запоминаются работы Николая Котова из Риги, Алексея Сыромятникова из Сама­ры и Гаврила Андросова из Якутии, который, немного робея, читал подстрочные переводы своих стихов. Его попросили прочесть на якутском. Незнакомая якут­ская речь зазвучала как песня. Атмосфера спокойная, дружеская, располагающая к доброжелательной полемике. Особенно бурную дискуссию вызывает вопрос о собственно назначении литературного произведения, а именно: должно ли оно учить, грубо говоря, «что такое плохо, а что такое хорошо». У каждого ведь своя правда. По мнению молодых авторов, произведение может и не отвечать на по­ставленный в нем же вопрос. Иногда нужно просто уметь обозначить саму про­блему, а для этого самое главное - создать атмосферу. К примеру, в своей пси­хологической прозе Ирина Вахитова пишет некий образ «розового домика» (по идее фильма «Казароза» о том, что «все дома на закате окрашиваются в розовый цвет») - как символа ностальгии, того, что уходит от нас:

...Стремительно грузим все вещи на большую машину. Бессмысленные ват­ники, сапоги, холодильник, сковородки, ненужную утварь грузят и грузят тон­нами. Забрали все. Прошла в дом. Белела печь, и в ней оставались недоеденные теплые блины. Схватила блинчик. Его вкус я запомнила на всю жизнь. Спальня, откуда я смотрела на красное солнце над лесом. На стене висит рысь, я ее на­рисовала для них, этих сонных людей. Но среди тонны вещей не нашлось места моему скромному рисунку.

Дом остался совсем один. И в нем по-прежнему ходила по стене моя рысь с человеческим лицом. Ни одного светлого пятна на стене не было. Я погладила стены и вышла(...)

-   Бабушка, тебе не жалко покидать свой родной домик?

-   Нет. Совсем нет.

-   И нет никаких воспоминаний за 50 лет жизни?

-   Я так долго живу, что не помню ничего.

-   Как это страшно.

-   Так долго жить?

-  Нет. Не помнить. Господи, сделай так, чтобы я помнила всё. Я не хочу терять самое дорогое и ничего не помнить...

Или в рассказе «Колыбельная Волкам» создает леденящий душу образ оди­ночества:

Легкой змейкой снежные хлопья присыпали дорожки леса. Очень холодный ветер. Серое небо смотрит хмуро. Воздух кажется таким стеклянным, что вот-вот зазвенит. В этом краю так редко можно встретить человека. Мне нужно пройти всего лишь сквозь этот лес, всего 6 километров. В глубине леса снега еще меньше, но глухое молчание еще заметнее. Отсутствие звуков добавляет звона в эту странную и липкую тишину. Пространство с каждым моим шагом начинает удлиняться. Кажется, будто я одна на белом свете слышу эту тишину...

Алексей Сыромятников знакомит нас с несколькими рассказами об изнанке человеческой жизни. Н. В. Переяслов советует ему все же находить какой-то вы­ход для своих героев. Трущобы, мрак и безнадежность, пусть и реальность, но еще не вся жизнь. Немного света в конце туннеля - и уже контраст, а настоящая жизнь именно на нем и держится! По его мнению, можно писать обо всем, во­прос для чего и как. Антураж - это только наживка. Можно выбрать главными героями вампиров, дабы привлечь читателя, но при этом мастерски поднять со­циальные, духовные и другие вопросы, описать человеческую жизнь. Но, несо­мненно, рассказы Алексея сильные, атмосферные. Вот, к примеру, отрывок из рассказа «Час Волка»:

Он не помнил, который день подряд пил. Мир трещал по швам и расползал­ся в разные стороны. Никчемный, нелепый мир! Стены реальности размякли и медленно оплывали, обнажая кошмар и бред. В голове без остановки крутилось одно и тоже: «Who cares, who cares, what you do? Who cares, who cares about you?» Фантомы плавали в мутном перебродившем соке памяти, все чаще возни­кали странные миражи дежавю. А иногда и галлюцинации. Вкуса водки Сергей не чувствовал, пил, как воду, не пьянея, а как-то тяжелея.

На семинаре также обсуждалась критическая статья Андрея Чернова из Лу­ганска о поэтессе Татьяне Смертиной. Н. В. Переяслов отметил, что даже критиче­ские статьи должны быть написаны как литературное произведение - не должны быть скучными, а, наоборот, увлекательными, как приключенческий роман или детектив, чтобы читателю захотелось прочесть обсуждаемого в статье автора.

Вечером после семинаров начинается «запой». В большей мере поэтическо-прозаический. В главном корпусе, как говорит Катя, нас ждет с печеньями «Керчь». У нас на кухне во флигеле тоже собирается теплая компания. Начинаю мечтать о способности быть в нескольких местах одновременно. В итоге выбираю все-таки наш флигель. У нас гости - Леша Сыромятников и Коля Котов. Читаю им что-то из своего цикла «Времена блюд». Общаемся. Потом приходят поэты-москвичи -Николай Калиниченко и высокий, худой, немного мистический Илья Полуянов. Николай Калиниченко читает свои стихи вперемежку с бунинскими. Незаметно включаю диктофон. Ловлю живое, свежее, правда, слегка затуманенное горячи­тельными напитками слово. «Тем, кто в пути»:

Не зажгу я на башне огня,
Света здесь мне довольно. И, впрочем,
Нет пристрастья к письму у меня,
Только россыпь искрящихся точек.
Льдистый бисер далеких миров
Я слагаю в привычные знаки.
Украшают небесный покров
Скорпионы, слоны и собаки.

Разговор идет о смешном и о самом главном, возвышенном. Ксюша Ветер с задором читает:

Я - гордый славянин своей Отчизны,
Пускай поистоптали нашу Русь,
Пусть разделили нас, но мы едины:
Велик, священ и вечен наш Союз

В три часа ночи расходимся. На следующий день снова семинары.

Отдельное слово хочется уделить так называемым минутам «межсеминарья», когда мы, как чайки над кораблями, собираясь в веселые стаи, совершали нале­ты на музеи, коих в округе было изобилие - места-то легендарные! Дом-музей Б. Окуджавы, К. Чуковского, Б. Пастернака.. Мне самой удалось побывать толь­ко «в гостях» у Бориса Леонидовича. Его маленький домик притягивал своим уютом. Два этажа. Почему-то опять возникло сравнение его домика с кораблем, который плывет по осеннему лесу. Куда? Наверное, к каждому из нас.

В тот же день нам посчастливилось посетить семинар представителей из­дательства «Эксмо», который проходил в актовом зале. Желающие выходили на сцену, читали свои произведения. Меня просто поразило как сходу, со слуха мож­но давать такую замечательную и подробную критику. Сергей Арутюнов, кото­рый вел семинар, напоминал фокусника, достающего из шапки кролика, только вместо кролика был новый взгляд на наши собственные произведения.

Особенно яркое впечатление оставил семинар Светланы Василенко, хоть я и попала на него в самый последний день только в качестве слушателя. Помимо общей энергетики семинара - заинтересованность, доброжелательность, необык­новенно меткие комментарии и замечания. Здесь я открыла для себя новые имена интересных, уже сложившихся авторов. Во-первых, узнала, что Ильдар Абузя-ров, чей рассказ «Почта» так мне понравился, широко печатается с 2000 года и в настоящее время у него уже около 20 публикаций в толстых литературных журналах и альманахах. Кроме того, Ильдар лауреат Новой Пушкинской премии. На семинаре у Светланы Василенко он читал отрывок из работы, посвященной революции в Египте. Оказывается, он специально ездил туда и в другие места, где происходили такого рода события для того, чтобы написать книгу. Кроме творчества Ильдара, запомнился рассказ «Рейд» Артура Черного. Его отметил на своем семинаре и Сергей Арутюнов. Светлана Владимировна призналась, что это первое достойное, на ее взгляд, произведение о чеченской войне:

...Только что вышла луна. Белый молочный свет стоит над мертвой пустой дорогой. В холодном унылом лесу лежат под деревьями серые пятна снега. Со­бравшись у командирской палатки, негромко переговариваясь между собой, мы нагружаемся в трудный ночной рейд. У меня не хватает в вещмешке места, и я ссыпаю в карманы дополнительный боекомплект. Сухпай на несколько су­ток, вода, оружие, котелки, лопаты, пилы, топоры, спальники... На каждом по пятьдесят-шестьдесят килограммов груза. Оставлены, как лишний вес, ненуж­ные нам бумаги: теплые домашние письма, затертые военные билеты, старые записные книжки. Взяв на спину невыносимую «сто пятьдесят девятую» стан­цию, садится и уже не может подняться щуплый радист-азиат. Кто-то заби­рает у него аппарат.

Мы идем уже несколько часов. Идем, задыхаясь, выплевывая липкую густую слюну, цепляясь руками за древесные стволы и ветви, падая друг на друга. И ни­кто не может встать заново без чужой руки. Даже на кратких своих привалах мы стоя вешаемся на деревья, опасаясь, что при подъеме с земли, просто не вы­держат мышцы.

Изматывающий ночной рейд... По лесам, горам, по оврагам и рекам... Рейд на полной выдаче сил, при полном отсутствии реальности. Это я и не я ползу сейчас с разбитыми в кровь руками на новую высоту. И стараюсь не думать, что за ней встанет другая.

...Я сижу на земле и ковыряюсь в кучах опавшей листвы. Мне нужна вода. Ручей почти мертв и ту жижу, что катится по дну, едва можно собрать в ла­донь. За спиной, не оборачиваясь на меня, проходят своим маршрутом группы. Они медленно поднимаются по тропе, медленно утекают во мрак. Уже никого нет. Только я и лес. Обступив русло ручья, висят на корявых ветвях подмытые черные буки. По мохнатым валунам бродят зеленые пятна луны. «Надо идти...»,

-  говорю я себе, и снова опускаю в воду заледеневшие пальцы. «Надо идти...», -повторяюсь я, но не могу оторваться от грязного пойла.

На вершине пластом лежит рота. Люди грызут под собой снег, и даже ко­мандир, положив на землю лицо, уже не поднимает глаз. Мы так и валяемся на этой высоте с оружием, даже не скинув груза с плеч. Это выше человеческих сил - бросить и снова поднять свой вещмешок.

Я разорвал сапог, и теперь на каждой переправе проверяю босой ногой тем­пературу речной воды. У меня нет и минуты вытащить, выгрести, лежащий под пальцами снег. Я давно не чувствую своей ступни, но боюсь остановиться, понимая, что уже не догоню роту. «Скорей бы убили», - думаю я, потому что не знаю, хватит ли остатка жизни, чтоб отдохнуть.

И вот уже последний день совещания. Суматошный, насыщенный. Обмен контактами. Общие фотографии. С болью понимаю, что совершенно не успела ни с кем толком пообщаться. Наверстываю упущенное. Вспоминаем, что «так и не отдали честь покоящимся здесь великим людям!». Кто-то предлагает: «А пойдемте на кладбище после торжественного ужина - ночью». С энтузиазмом предложение подхватывается.

На торжественный ужин опаздываем. Сидим у Ильдара Абузярова в его «одиночной каюте», слушаем фортепианный концерт Грига, расспрашиваем о ре­волюции в Египте, «как оно - ездить ради написания книги?» Интересуюсь, по­чему к нам в Молдову не приехал. Он говорит, что за революцией в Египте - ис­ламский мир, а значит, это резонанс по всему земному шару. А Молдова? Ну, что там Молдова! А я про себя спорю - у нас тоже важно, прежде всего, для нас, и мы сами справимся, об этом напишем. По словам Николая Переяслова и Светланы Василенко, от нас ведь и ждут нашего молдавского колорита в произведениях.

На торжественный ужин вбегаю с опозданием. Мои новые друзья укоряют

-  мол, где была? Тут грамоты раздают, и строчки из твоего стихотворения цити­ровали: «В груди у лампады маленькой /Ярко лучится сердце». Пьем за литера­туру, мир и друг за друга, за то, чтобы когда-то в жизни еще всем встретиться. И тут вспоминаем про задуманное ночное посещение кладбища. Собираемся, но уже не с прежним энтузиазмом - страшновато все же! Организаторы ловят нас в коридоре. Они немного растеряны - не пустить не могут, но в то же время опаса­ются за нас, шутками прикрывают беспокойство, говорят - «попробуйте только не вернуться!».

Уходим нашей уже близкой компанией. Ночь, глушь. Сразу вспоминаются российские криминальные сериалы. Спускаемся под мост, входим на кладбище. Ничего не видно, кто-то едва не падает. И вдруг различаем две призрачные фигу­ры впереди. «Ты кто?» - вопрошаем призраков. «Ежик!» - отвечает один из них и вызывается провести нам маленькую экскурсию. Оказывается, это еще один участник семинара решил привести девушку в романтическое место, благо, что он местный и все тут хорошо знает. В почтительном молчании разглядываем па­мятники. Пастернак, Беляев, Рождественский. В их память читаем стихи. Ежик со своей спутницей уходят, мы немного задерживаемся, хочется поговорить о главном. Но вместо этого молчим.

Возвращаемся обратно. Поднимаемся к нам наверх, во флигель. Заварива­ем чай. Не обходится без запинательно-проливайных казусов. Весело. Приходит Ксюша Ветер, играет нам на варгане, рассказывает о пользе этнических инстру­ментов. Снова говорим, говорим.

День отъезда грустный. Корабль «Переделкино» завершают свое плавание. Мы сходим с него прямо в электричку, везущую нас в Москву, и понимаем, что корабль-то никуда не плыл. Это мы переплыли в собственных душах эти незабы­ваемые четыре осенних дня. И стали немного другими, немного лучше и намного богаче, потому что узнали друг друга.

Поезд Москва-Кишинев везет нас с Катей Щербаковой домой. Читаю ма­ленькую книжку, подаренную мне Ксенией Ветер «Коктебельский шторм»:

С гулким рокотом
С раскатами хохота
Бьется о камни девятый вал
В небе сером
Невидимый колокол
Воспевает молчание скал.
В белой пене промокшие ангелы
Облетают святые просторы
В этом месте в объятьях сливаются
Киммерия и Чёрное море!

Да. разные люди из разных уголков мира объединились в нашем «пере­делкинском» корабле на четыре незабываемых дня. Катя Щербакова вспоминает Хасмик Симонян (в переводе Жасмин) из Армении - взаимопонимание у них возникло мгновенно, без слов. Возможно, это будущий невидимый мостик для плодотворного сотрудничества.

Спасибо огромное организаторам этого чудесного события, Александру То-ропцеву и Ассоциации русских писателей Республики Молдова, благодаря кото­рым я пишу сейчас эти восторженные слова.